И прольется кровь - Ю Несбё

Она отрицательно покачала головой:

– Договорной брак – это то, о чем раньше семьи договаривались между собой. Выгодные связи. Пастбища и стада. Одно вероисповедание. Мы с Хуго не состояли в таком браке.

– И?..

– Мы были в вынужденном браке.

– Кто же вас принудил?

– Ситуация. – Она снова взглянула в сторону Кнута.

– Ты была…

– Да, я была беременна.

– Насколько я понимаю, твоя религия не слишком терпимо относится к внебрачным детям, но Хуго ведь не из семьи лестадианцев?

Она снова покачала головой:

– Ситуация и отец. Вот кто нас принудил. Он пригрозил, что изгонит меня из паствы, если я не выполню его требование. А быть изгнанной из паствы означает оказаться в изоляции, остаться в полном одиночестве, понимаешь? – Она поднесла руку к губам. Сначала я подумал, для того чтобы прикрыть шрам от заячьей губы. – Я видела, что происходит с такими людьми…

– Я понимаю…

– Нет, ты не понимаешь, Ульф. И я не знаю, почему рассказываю об этом постороннему.

Только сейчас я заметил слезы в ее голосе.

– Может быть, как раз потому, что я посторонний.

– Да, может быть, – всхлипнула она. – Ты уедешь отсюда.

– Как твой отец смог принудить Хуго, если Хуго не принадлежал к пастве, из которой его могли изгнать?

– Отец сказал ему, что, если он на мне не женится, отец напишет на него заявление в полицию и обвинит в изнасиловании.

Я молча посмотрел на нее.

Она сидела, выпрямив спину и вскинув голову, и смотрела на море.

– Да, я вышла замуж за мужчину, который изнасиловал меня, когда мне было восемнадцать. И родила ему ребенка.

Крик ужаса со стороны материка. Я обернулся. Черный баклан скользил по водной поверхности под обрывом.

– Потому что так вы толкуете библейские слова?

– У нас дома только один человек толкует Писание.

– Твой отец.

Она пожала плечами:

– В тот вечер, когда это случилось, я пришла домой и рассказала матери, что Хуго меня изнасиловал. Она принялась меня утешать, но сказала, что лучше ничего не предпринимать. Какой нам прок в том, чтобы сына Элиассена осудили за изнасилование? Но когда она со временем поняла, что я беременна, она сообщила отцу. Его первой реакцией был вопрос: молились ли мы Богу о том, чтобы я не забеременела. А второй: мы с Хуго должны пожениться.

Лея проглотила слезы и замолчала, а я понял, что эту историю она рассказывала очень немногим. А может даже, никому. И со мной ей представился первый и наилучший случай после похорон произнести вслух все эти вещи.

– И он отправился к старику Элиассену, – продолжила она. – Отец Хуго и мой отец – важные люди в деревне, каждый по-своему. Старик Элиассен дает людям работу в море, а мой отец несет им Слово Божие и душевное спокойствие. Отец сказал, что если Элиассен не согласится, то он без проблем убедит кое-кого из паствы, что тем вечером они кое-что видели и слышали. Старик Элиассен ответил, что отцу нет нужды ему угрожать, что я в любом случае хорошая партия и, возможно, сумею немного утихомирить Хуго. И когда эти двое решили, что должно быть так, стало так.

– Как… – начал я, но меня прервал еще один крик.

На этот раз кричала не птица.

Кнут.

Мы оба подскочили.

«Рыбак всегда находит то, что ищет».

Еще один крик. Мы помчались на голос. Я первым добежал до вершины холма и увидел Кнута. Я повернулся к Лее, которая бежала следом за мной, подхватив подол юбки:

– С ним все в порядке.

Мальчик стоял метрах в ста от нас и рассматривал что-то на прибрежных камнях.

– Что там? – прокричал я ему.

Он указал на черный предмет, через который перекатывались волны. И теперь я почувствовал запах. Трупный запах.

– Что это? – спросила Лея, которая взобралась наверх и встала рядом со мной.

Я повторил жест Кнута.

– Смерть и разложение, – произнесла она.

Я удержал ее, когда она собралась спуститься к мальчику:

– Лучше останься здесь, а я спущусь и посмотрю, что это.

– Ни к чему, – возразила Лея. – Я вижу, что это.

– И… что это?

– Тюлень.

– Тюлень?

– Тюлень, – повторила она. – Мертвый.

Когда мы возвращались на лодке домой, еще стояла ночь.

Нас окружала полная тишина, все, что мы слышали, – это мягкие всплески весел, выходящих из воды, и звук падения капель, бриллиантами сверкающих в косых лучах солнца.

Я сидел на корме и разглядывал гребцов, мать и сына. Про себя я напевал «Мы медленно идем по городу». Гребцы были подобны единому организму. Кнут с выражением глубокой сосредоточенности на лице пытался сохранить устойчивость тела при помощи спины и бедер и поддерживал взрослый, спокойный, ровный ритм гребли тяжелыми веслами. Мать сидела у него за спиной и повторяла его движения, заботясь о синхронности. Все молчали. Вены и жилы проступали на руках Леи, черные волосы она отбрасывала со лба в сторону, изредка бросая взгляд через плечо, чтобы проверить верность курса. Кнут, конечно, делал вид, что не хочет впечатлить меня своими способностями гребца, но выдавал себя косыми взглядами в мою сторону. Я выпятил нижнюю губу и одобрительно кивнул. Он сделал вид, что не заметил этого, но я почувствовал, что гребки его стали еще более мощными.

Для того чтобы заволочь лодку в сарай по деревянным направляющим, мы воспользовались веревкой, прикрепленной к лебедке. Затащить тяжелую лодку оказалось на удивление легко. Я подумал о неисчерпаемой изобретательности людей и об их способности к выживанию. И об их готовности при необходимости быть жестокими.

Мы пошли по гравийной дорожке к домам и остановились у телефонного столба, где начиналась моя тропа. Плакат с рекламой танцев покрылся еще одним слоем пыли.

– Пока, Ульф, – сказала Лея. – Спасибо тебе за время, проведенное с нами. Счастливого пути и спокойной ночи.

– Пока, – ответил я улыбаясь.

Да уж, здесь, на севере, к прощаниям относятся серьезно. Может быть, все оттого, что расстояния велики, а природа сурова и совершенно не обязательно люди вскоре встретятся вновь или вообще встретятся.

– И мы будем очень рады видеть тебя на собрании паствы в молельном доме в субботу утром. – Она сказала это твердо, без всякого выражения, но лицо ее дернулось. – Правда, Кнут?

Кнут молча кивнул. Он уже наполовину пребывал в царстве сна.

– Спасибо, но, боюсь, спасать меня уже слишком поздно.

Не знаю, намеренно ли я вложил двойной смысл в эту фразу.

– Услышать Слово Божие не повредит. – Она устремила на меня свой странный напряженный взгляд, как будто что-то искала во мне.

– С одним условием, – сказал я. – Ты одолжишь мне свою машину съездить в Альту. Надо кое-что купить.

– Ты умеешь водить?

Я пожал плечами.

– Наверное, мне придется поехать с тобой, – сказала она.

– Тебе не обязательно это делать.

– Она не так проста, как кажется.

Не знаю, намеренно ли Лея вложила двойной смысл в эту фразу.

Я вернулся в хижину, лег и моментально заснул, не притрагиваясь к бутылке самогона. Насколько я знаю, мне ничего не снилось. Я проснулся с ощущением, что что-то произошло. Что-то хорошее. А в последний раз подобное случалось со мной чертовски давно.

Глава 12

Святого Духа молим мыО крепкой вере ныне,Чтоб пронести ее смоглиДо самой мы могилы,Когда домой свой путь начнем,Убогий мир оставив.Помилуй, Господи!

Отзвуки псалма медленно летали между стенами маленького молельного дома. Голоса двадцати с лишним собравшихся звучали как настраивающийся инструмент.

Я пытался следить за текстом по маленькой черной книжечке, которую мне сунула Лея. Сборник церковных псалмов Ландстада. «Одобрено Королевской резолюцией 1869 года», – было написано на титульном листе. Я немного полистал книгу. Судя по всему, с тех пор ни одна буква не была изменена.

После того как пение закончилось, один мужчина тяжелой поступью проследовал по скрипящему деревянному полу к простенькой кафедре и повернулся к нам лицом.

Этим мужчиной оказался отец Леи. Дедушка. Якоб Сара.

– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, – начал он.

На это время все замолчали, позволив ему прочитать символ веры. После чтения он остался стоять неподвижно, устремив взгляд вниз на кафедру. Это длилось долго. И в тот самый момент, когда я решил, что что-то пошло не так или у него отшибло память, он заговорил:

– Дорогие христиане. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Да, мы хотели начать эту встречу во имя триединого Бога. Да.

Вновь наступила пауза. Он по-прежнему стоял, склонив голову, съежившись в великоватом для него костюме, словно страдающий новичок, а не видавший виды странствующий проповедник, о котором рассказывал Кнут.